Старики рассказывали…

Наукан. Начало.

Старики рассказывали, что древние эскимосы селились по окрестностям на самом берегу Берингова пролива, они занимались промыслом морского зверя. И в Наукане они все объединились.

Яранги в селении расставлялись кланами. Вход у них располагался в сторону моря. Зимой в Наукане были холодные ветра, пурги (авт. множественное число, употребляемое на севере) очень сильные. Поэтому яранги с боков и спереди были обложены камнями вперемешку с дёрном. Так и получило это селение своё название – в переводе с эскимосского слова нывуӄаӄ “дёрнистое”, образованного от слова нывуӄ – “дёрн”. В такой яранге я родилась и росла до 14 лет.

Ещё старики рассказывали, что древние эскимосы жили в землянках, при строительстве которых использовались рёбра кита. Наши предки были, скажу я вам, отличными строителями, умели всё делать в этом древнем селении. Останки древних землянок и сегодня остались в виде кладки камней.

Науканский уклад жизни.

Наукан располагался на трёх возвышенностях. На самой высокой из них жил наш род. Между этими возвышенностями были овраги с горными речками. И самая большая – была недалеко от нашей яранги. Там вода была… вы знаете, я никогда после этого такой вкусной воды не пила.

На каждой возвышенности были оборудованы спуски и подъемы в виде тропинок – это всё наши мужчины делали. Они были ответственными, если можно современным термином сказать, наши мужчины.

При строительстве каркасных яранг использовали плавник (авт. древесина, которую морем прибывало к берегу). Наши мужчины собирали эти брёвна, распиливали их. Вообще, я хочу сказать, что каждая семья, каждый мужчина, каждый хозяин был очень ответственен перед собой, семьёй, общиной. Так жили дружно одной семьёй в древнем Наукане.

Покрывали яранги кожей моржей. Шкуру сначала заквашивали под камнями, а когда она доходила до нужного состояния, её приносили поближе к ярангам. Хозяйки расщепляли их специальными приспособлениями, обрабатывали и расчищали. Время от времени эти шкуры нужно было менять.

Когда я была маленькая, мой отец Тлюаун снимал старое покрытие с яранг, и все родственники, все науканские мужчины приходили на помощь – никто их не звал, они приходили сами. А тем временем мама пекла лепешки, готовила мясо, растения, которые запасали на зиму в больших деревянных бочках. Или мне они казались большими?.. Я ведь тогда была маленькой. И когда новой шкурой закрывали каркас яранги, в холодной её части становилось так тепло – мы так этому радовались.

У каждого хозяина возле яранги была мясная яма, а также огромные общинные ямы. В них заготавливали на долгую зиму мясо моржа, китов, мясные рулеты. Не только мы, но и наши собачки – первые помощники хозяина – это ели.

А ещё у каждой общины было своё место для консервации байдар. Оно располагалось в отдалении, но не на самом галечном берегу, а на небольшой возвышенности, потому что Наукан располагается посреди открытого моря, и осенью во время прибоя поднималось волны огромной высоты. Я сама это видела.

Мы никогда не знали, что такое голод. Отец наш и вся семья, все мужчины, обеспечивали свои семьи мясом, жиром. А освещением и топливом для яранги были жирники. Раньше из глины их делали, а в моём детстве были жирники из железа. В качестве фитиля к ним крепили ткань, для чего её прошивали на машинке "Зингер". Эта машинка могла шить всё, даже кожу.

Науканская школа.

В первые годы Советской власти был период ликвидации неграмотности. И в 1927 году на общем собрании общины было решено, что наши дети должны учиться, что мы построим школу своими силами. И мои родители, и все остальные взрослые, потом учились в этой школе по вечерам. Мой отец очень полюбил читать газеты, хотя их и привозили в нашу глубинку с таким опозданием.

Как же строили эту школу! Как вы уже узнали, возвышенности у нас были неровные, склон уходил к морскому берегу. И здание пришлось обкладывать большими камнями с боков, чтобы оно встало ровно.

На мысе Дежнёва, недалеко от Наукана, южнее его, стоял дом американских торговцев, которые когда-то собирали на Чукотке пушнину. Этот пустующий дом и разобрали наши мужчины, принесли его в поселение, чтобы использовать этот материал для строительства школы. Своими руками всё сделали, ни рубля не получали за это.

А моя двоюродная сестра рассказывала, как ходила в первый класс еще в ярангу. Это была самая большая яранга в селе. Дети, конечно же, во время перемен шалили, ведь им это свойственно. Но в этой яранге, где они учились, была добрейшая бабушка, от неё они ни разу не слышали грубого слова.

Нам, детям, новая школа казалась огромной. В первый класс я пошла во время войны, в 1943 году. В классах были такие большие окна, они нам казались такими светлыми… А в одном из помещений была установлена перегородка, которую убирали во время праздников – наша школа тогда была ещё и культурным центром.

Как мы учились – у нас же ничего не было. Были сначала какие-то тетради, а потом, знаете, как писали? В старых газетах между строчек.

У нас были чернильницы-непроливайки, ручки с перьями. Перед тем, как сесть за уроки, мы собирались в классе возле печки – такой железной бочки, обложенной кирпичом. А ходили тогда в кухлянках, чернильницы носили подмышкой. И вот, сначала мы грелись у печи и ждали, когда растают чернила, и только потом начинался урок.

Отучившись в этой школе семь классов, в 14 лет, дальше учиться я уехала в Анадырь. Мать сначала не хотела меня отпускать, но отец её уговорил, и я поехала. Потом я училась в Анадырском педагогическом училище, после чего вернулась работать в Наукан учителем.

Родительский дом - начало начал.

У нас был дом-яранга. Для его строительства мой отец таскал с берега плавник, сушил эти брёвна, потом распиливал. Установил рейки, каркас покрыл толем, чтобы ветром не сносило, а вместо полога внутри построил комнату. Сам сделал мебель: стол, табуретки, деревянные кровати, постелил деревянный пол, пробил окно. И когда мы с моей сестрой Зоей были уже взрослыми, шутили: “Это наш отец пробил окно в Европу”.

Для меня, когда я первый год работала учителем в науканской школе, отец в холодной части яранги выстроил ещё одну комнату. Там располагалась только кровать, письменный стол и табурет. А в общей части, где спали родители и младшие сёстры, поставили кирпичную печь, обогреватель которой как раз выходил в мою комнату.

Знаете, как зарабатывали наши мужчины на сборные дома? Будучи отличными китобоями, гарпунёрами и мореходами, они нанимались на китобойные суда. Они били без современных датинганов, били гарпунами, сделанными своими руками. Для этого надо было иметь огромную физическую силу. Мне рассказывали, называли фамилии, имена тех, кто мог ударом такого самодельного гарпуна дойти до сердца гренландского кита. Вы представляете, какую силу надо иметь? И ружья, и бинокли, и продукты, которых мои соплеменники никогда не пробовали на вкус – это всё привозили наши мужчины из дальних поездок.

Мой дед Суная по отцовской линии таким образом заработал на дом. Дед, по всей видимости, был хозяином рачительным, предприимчивым, если использовать нынешний термин. Он вместе со своим товарищем собирал китовый ус для продажи. На вырученные деньги они купили по деревянному сборному дому. Этот дом находился буквально в двух шагах от нашей яранги, в будущем он достался старшему брату моего отца Кергытагыну.

Я очень любила в детстве бывать там, потому что мы жили в яранге, а у них был дом. Только вот печки у них не было. Вместо этого внутри они ставили полог, в котором женщины шили, а зимой там все ели, спали. Но постель – оленьи шкуры – всегда выбивались и хранились в определенной части яранги.

Как я уже говорила, дед Суная был человеком предприимчивым. Он держал лавку и не только обеспечивал свою семью, но и с другими родственниками делился. Дед привозил продукты для продажи, товары, бинокли. А взамен ему приносили – кто шкуру, кто – клык, зуб моржа. Торговал наш дед.

Семья.

У отца были золотые руки, он всё умел делать. Никогда я не видела, чтобы без дела сидели и отец, и мать. Мать всегда что-то шила, а, когда не было выхода в море, отец подправлял охотничье снаряжение, строил что-то. Например, из уса гренландского кита он делали конусообразное приспособление для ловли мелкой рыбы. Там внутри были маленькие ячейки с грузилом внизу и с кожаной верёвкой, чтобы можно было забрасывать и удерживать. Обычно таким способом ловили рыбу-сайку, когда её массово гнала к берегу белуха. Часть рыбы съедали сразу, часть закапывали в снег. Весной сайку откапывали, и её можно было есть растаявшую. Какая она была вкусная...

Вообще, пища у нас была разнообразная пища – и зелень, и мясо морзверя. Мы никогда не голодали.

Как эскимосы слушали патефон.

Однажды отец поехал в Уэлен продавать пушнину из шкурок песца. Это было в сезон, когда по припаю туда поехать было нельзя, и нужно было ехать через горы и ложбины на собачьей упряжке. И вот он вернулся, покормил собак в холодной части яранги и занёс в полог хорошо упакованный небольшой ящик.

Любопытство разбирало нас, мы думали, что же привёз наш отец? И когда после ужина он распаковал этот ящик и открыл его, нашему взору предстало что-то сверкающее, что-то железное, трубка какая-то там была – мы впервые это видели.

Откуда-то из выемки этого ящика отец вытащил трубку, сбоку воткнул в отверстие какую-то ручку, вынул из бумаги чёрный круг, поставил его на круг в середине этого ящика, сверху поставил трубку с иголкой. И вдруг оттуда, из глубины раздаётся пение. Пел мужчина. Такой голос был у него! Мы ничего не понимали, только сидели вокруг этого ящика и заворожено слушали. Это было что-то из области волшебства.

Это пение я случайно услышала вновь уже во взрослой жизни. Дело было так. Я работала учителем и взяла отпуск. Целый месяц я жила в Москве, остановилась в учительском доме. Это был такой неказистый домик, там была только холодная вода, но цены были невысокие за это всё, какие-то рубли тогдашние.

И заведующая этого учительского домика приобретала для меня билеты в театр в правительственной кассе. Я за месяц посмотрела столько вещей – балет, опера, оперетта... А однажды я пошла в Большой театр и услышала что-то знакомое, что-то когда-то в детстве услышанное. И вдруг: "Тореадор, смелее в бой, Тореадор, Тореадор". Будто из той пластинки, которую я слышала в детстве. Я закрыла глаза и представила, как мы обложив этот ящик, слушали арию из оперы “Кармен”. На меня тогда нахлынули все воспоминания детства. Ведь тогда, сам того не зная, отец прививал нам любовь к искусству.

Работа на радио.

С 1969 года я работала на окружном радио в Анадыре, вела передачи на эскимосском языке. Потом стала старшим редактором, ведущей программ.

Мы ездили в командировки в сёла, в глубинку. В свои первые командировки я ездила на собачьих упряжках, на байдарах, на каком-то попутном транспорте, вездеходах. Мы добирались до места назначения, где нам предстояло работать, и собирали материал. Встречались с нашими слушателями.

А когда открылась граница, мы начали встречаться с нашими сородичами, живущими в других странах – на Аляске, в Гренландии, в Канаде. Во всех этих странах я бывала, записывала и простых людей, и лидеров инуитского движения.

А до этого была встреча в Провидения, когда пришёл "Боинг" с Аляски. Тогда мы услышали, что должны были приехать наши сородичи. Я боялась, а вдруг мы не найдём общий эскимосский язык с нашими родственниками с Аляски? Но когда они вышли с самолёта и стали разговаривать с нами, вот тогда у меня отлегло. Это значило, что у меня будут и записи, и интервью, и радиопрограммы о них и обо всём.

И книга “Старики всегда учили нас добру” – плод рассказов наших стариков, часть моей молодости. У меня очень большой архив, и то, что я вам сейчас рассказала, только малая часть всего этого.

Рассказ Нины Сергеевны Энмынкау записала корреспондент ИА "Чукотка" Анна Незнанова.